Тонино Гуэрра, выдающийся итальянский сценарист, поэт и художник умер чуть более пяти лет назад. 16 марта ему бы исполнилось 95 лет. Чуть больше тридцати пяти из них он прожил со своей русской женой, редактором «Мосфильма» Элеонорой Яблочкиной. В своего супруга Лора страстно влюблена по сей день. «Все женщины, у которых случилось счастье любить, поймут меня, что это не уходит. Я продолжаю любить и люблю даже еще больше — вот и все», — признается она. Ведь для настоящей любви границ не существует.
У меня был замечательный муж, Александр Яблочкин, он был директором картин на «Мосфильме», продюсером, как сейчас это называется. Однажды Саша пошел на студию, а через какое-то время мне позвонили: ему стало плохо на проходной.
Я прибежала, попыталась сделать искусственное дыхание. Все было бесполезно… Я осталась вдовой в тридцать четыре года. Много месяцев не могла ходить через эту проходную. Каждый день я писала Саше письма, рассказывала, как провела день, и ходила на кладбище.
Вся была в своем горе, ничего не замечала вокруг, не общалась ни с кем.
И тут в рамках кинофестиваля в Москву приехала делегация из Италии: Антониони со своей группой, в том числе и сценаристом. Это был июль 1975 года. Их решили пригласить к кому-нибудь домой.
Самый красивый дом в ту пору был у Коноваловых: Саша Коновалов — муж моей любимой, уже, к сожалению, покойной подруги Инны — гениальный нейрохирург, который первым в мире разъединил сиамских близнецов, и за это ему сразу в 36 лет дали звание академика.
У них был настоящий русский дом: с картинами, роялем, потрясающей библиотекой.
Меня позвали в гости, Инна настояла: «Когда еще ты увидишь Антониони?». Уже тогда, в то время, он был легендой, снял и «Фотоувеличение», и «Затмение», и «Красную пустыню» — все по сценариям Тонино, естественно… Я решила, что в жизни такой случай нельзя упускать. Надела красивое платье, чтобы выглядеть лучше, и пошла.
Антониони был со своей прелестной невестой Энрикой, ей было тогда всего 19, а ему 60 с чем-то. Они, кстати, потом поженились и вместе приезжали на нашу свадьбу.
Я сразу обратила внимание на Тонино — у него были пронзительные, завораживающие глаза, оливковая кожа, совершенно смоляные волосы, быстрые, очень гармоничные движения.
Ему было 55 лет, он не был разведен, но не жил со своей семьей — по-итальянски это состояние называется «сепарасьоне»: семья сама по себе, он сам по себе. Он на меня произвел сильное впечатление, несмотря на то, что за вечер мы перекинулись всего парой незначительных фраз.
Тонино меня спросил: «Вы были в Италии?» Я сказала: «Нет». «А вы хотели бы?» — через переводчика все, естественно. «Конечно, хотела бы, — сказала я, — но это у нас невозможно». И все. На следующее утро они уехали.
Это была первая встреча, такая молниеносная. И вдруг через какое-то время я получаю приглашение «Моей невесте, Элеоноре Яблочкиной» приехать в Италию. Ему посоветовал переводчик написать «невесте», тогда меня могут выпустить в Италию.
Ну, я, само собой, положила в ящик подальше эту «мою невесту» и написала письмо по-русски: «Большое спасибо за приглашение, но я сейчас занята страшно по работе, не могу приехать в Италию, а Вы приезжайте к нам зимой».
Тонино приехал — зимой, но не потому, что решил приехать ко мне, его позвал Бондарчук, он хотел снимать фильм о Москве и попросил Тонино придумать сценарий. Тонино написал сценарий потрясающий, но он никогда так и не был реализован.
Во время его второго приезда в Москву и начался наш роман. Я его немного забыла, ведь виделись мы только раз, один вечер. И он меня забыл.
Тонино сам потом мне рассказывал: еще когда он читал мое письмо, то сказал своему переводчику: «Ты знаешь, я забыл эту девушку, у меня только осталось ощущение нежности.
Скажи мне, пожалуйста, какая она? У нее хоть жопа есть?» (Смеется.) На что тот ответил: «Жопа?! Ну, конечно, есть!»
Это была прекрасная зима. Может быть, лучшая в моей жизни. Настоящая зимняя сказка, мороз 32 градуса. Первый поцелуй на снегу. Тонино весь закутанный, лицо обмотано шарфом, все время что-то кричит по-итальянски, ругается.
Я ловила такси, а сама закрывала его в телефонной будке, чтобы он мог немножко согреться. Мы ездили в театры, в цирк, Тонино его очень любил, я его познакомила со всеми своими друзьями. Белла Ахмадулина тогда первая перевела его стихи на русский язык.
Я вспоминаю его первый подарок: Тонино поехал на птичий рынок и купил пустую птичью клетку.
Он складывал в клетку листы бумаги, где писал всякие итальянские фразы: например, «сегодня мне хочется говорить тебе круглые слова», или «когда я смотрю на тебя мельком, я смотрю на тебя по-настоящему», или «если у тебя есть гора снега, держи ее в тени». Он попросил, чтобы я по этим словам начала учить итальянский. Я и стала учить.
За нами все время следили. Однажды, на старый Новый год, мы с Тонино шли к подъезду и увидели, что на улице, как обычно, дежурит «человек в штатском». Тонино подошел к нему и говорит: «Пойдем лучше с нами водки выпьем, согреешься».
Вот так это и было: с полицией, с друзьями, с любовью… Потом Тонино уехал и снова приехал с Антониони только летом. Они собирались на выбор натуры для нового фильма «Бумажный змей» в Среднюю Азию. И Тонино, конечно, захотел взять меня с собой.
Но как? Ведь я ему никто. И тогда Тонино пошел к Ермашу, председателю Госкино. Мне потом Тонино рассказывал очень смешно. Он вошел в кабинет со словами: «Пойми меня как мужчина, мне с этой женщиной хорошо, очень хорошо, поэтому я хочу взять ее с собой в Ташкент».
Отказать Гуэрре Ермаш не решился, и мне разрешили поехать с ним.
Но на «Мосфильме» меня понизили — перевели в архив «за связь с иностранцем». По советским понятиям, я была женщиной легкого поведения, и если бы это был не Тонино, а какой-нибудь итальянский продавец туфель, то меня просто бы выгнали с работы.
Спустя некоторое время я все-таки приехала в Италию по приглашению Тонино. Я прилетела в Рим в дубленке, ушанке, а там — +16. Тонино повел меня в магазины, и мы подобрали мне какой-то гардероб. Он мне купил потрясающее пальто, правда, его сразу же прожгли сигаретой, и я все время от смущения прикрывала дырку рукой.
Дом Тонино и Лоры Гуэрра
Он познакомил меня с Феллини и Мазиной. «Только не скрывай от Федерико, что я тебе нравлюсь», — попросил Тонино. Он меня повел в ресторан «Чезарини», где Феллини обычно обедал.
Все происходящее казалось мне фильмом, и я даже щипала себя за руку: наяву ли со мной все это происходит? Вот сидит Феллини — кумир и бог миллионов людей на планете, остроумный красавец — и протягивает мне корзинку с хлебом.
Рядом Джульетта Мазина — хрупкая, элегантная, живая, очень много курит, улыбается, периодически вынимает зеркальце и подводит свои брови. Наверное, я ничего не ела, потому что в конце обеда Мазина собрала весь десерт в салфетку и отдала мне с собой: «Ты должна хоть немного поесть, дорогая», — сказала она.
Потом с Антониони и Энрикой мы поехали путешествовать по Италии. Только представьте, Тонино и Антониони показывают вам Италию: Флоренция, Милан, Лигурия, Портофино, Венеция… Они рассказывали про Микеланджело, Брунеллески, мы ходили в разные магазины, обедали в самых изысканных ресторанах.
Лучшие дизайнеры мира показывали мне свои наряды: Армани, Миссони — все это были их друзья. В Венеции мы пришли в ресторан, где любил бывать Эрнест Хэмингуэй. Меня спрашивают: «Что вы будете?» А я из всей иностранной еды знаю только луковый суп… А тут еще в зал вошла Маргарет Хэмингуэй со снежинками на волосах.
Это было последнее, что я помню, потому что упала в обморок от избытка эмоций. Первый раз в жизни. Слава богу, Тонино этого не видел. Меня о чем-то спрашивали по-итальянски, и я повторяла: «Си, си, си». Я тогда еще не очень хорошо говорила по-итальянски.
Позже я узнала, что они спрашивали: «Сеньора, вы беременны?»
Дом Тонино и Лоры Гуэрра
Всю эту поездку я была окружена вниманием и любовью. Меня заваливали подарками, шубами. Но когда Тонино меня провожал, я думала, что на этом все и закончится. Мне казалось, что он устал от меня, от моих бесконечных восторгов, от моей неуверенности, ошибок. Я боялась, что он разочаровался, но, признаться, мне было довольно и этого.
В Москве меня сразу вызвал Ермаш и очень грубо со мной поговорил. «Запомни, Яблочкина, — сказал он. — Здесь все потеряешь и там ничего не найдешь. А теперь иди работай».
А к лету раздался телефонный звонок. Голос Тонино: «Ты оформила документы?» Я, честно говоря, даже не поняла, что он имеет в виду. И тут он как рассердился: «Я сделал официальный развод, я отдал половину своего имущества, а ты даже справку о рождении не взяла! А как же мы теперь поженимся?!» И тут до меня дошло, что он мне делает предложение замужества.
Дом Тонино и Лоры Гуэрра
Свадьбу назначили на 13 сентября 1977 года. Начались хлопоты, неприятности. Тонино не давали визу в Советский Союз, отговариваясь тем, что неправильно написано имя, не там запятая стоит и так далее.
Выбором моего свадебного наряда Тонино руководил лично. В Италии они с Антониони ходили по магазинам и спорили: «Ей нельзя быть элегантной, ей надо подчеркивать свою ошибочность», — говорил Тонино.
Он выбрал шелковый костюм от Nina Richi, который я надела в день нашей свадьбы. Я была очень счастлива!
Свидетелем со стороны жениха выступил, разумеется, Антониони, с моей стороны — Тарковский. Всю свадьбу мы прохохотали, потому что весь советский сценарий регистрации итальянцам казался ужасно смешным.
И женщина с лентой через плечо в Грибоедовском, и пластиковая указка в ее руках, подчеркнутая строгость и бюст Ленина. Все это было для них как кино. Мы праздновали в ресторане «Русь» за городом. За обедом Тонино сказал: «Вот мы поженились с Лорой.
И теперь мы будем слушать шум дождя и проживать все удивительные моменты вместе». Наша жизнь действительно была похожа на сказку, но не думайте, что все у нас всегда было гладко. Поначалу мы частенько ссорились, я убегала к себе в комнату, чтобы поплакать.
Но Тонино врывался и кричал: «Basta Dostoevsky!» — запрещая мне заниматься традиционным русским самокопанием и переживать все в себе. Но сейчас я знаю наверняка — любовь не умирает. Я продолжаю любить, и сейчас даже еще больше.
Воздух вокруг твоей головы
Лора Гуэрра приедет в Москву в апреле, когда состоится вручение российско-итальянской премии «Белла».
Одна из номинаций премии носит имя итальянского сценариста, писателя, поэта и художника Тонино Гуэрры и называется «Оптимизм – аромат жизни».
Когда-то именно Белла Ахмадулина впервые перевела на русский язык поэзию Тонино Гуэрры. Пять лет назад премия «Белла» была основана мужем Ахмадулиной, художником Борисом Мессерером.
– В прошлом году в Италии я была в жюри этой премии, – говорит Лора Гуэрра. – В этом году я постараюсь в дни Тонино Гуэрры в марте провести мероприятия у нас в Пеннабилли.
Кроме того, мы готовимся сейчас к поездке в Рим, это связано с работой нашей ассоциации и с тем, чем я занималась три месяца в Москве, – это фестиваль «Амаркорд», который должен быть посвящен 100-летию Федерико Феллини и Тонино Гуэрры в 2020 году.
Это должно стать достойным действом, чтобы люди вспомнили двух великих маэстро.
– Вы сказали, что имя Тонино Гуэрры носит ассоциация. Это разве не фонд?
– Мы сейчас работаем над тем, чтобы ассоциация, которая уже 5 лет работает без Тонино, превратилась в фонд. Она была создана в 2005 году при жизни Тонино Гуэрры. Он очень волновался и говорил: «Зачем эта Ассоциация?! Зачем?! Я первый раз в жизни слышу, чтобы при жизни человека создавался его фонд или ассоциация.
Вот когда умру, пожалуйста, делайте, что хотите», – говорил Тонино. Я настаивала на появлении этой ассоциации, потому что Тониночка становился все старше. Как-то, проходя мимо старой запущенной церкви, мы увидели каменные глыбы. Тонино настоял на том, чтобы все это было отреставрировано, в эту работу включились провинции Пезаро и Римини.
Получилось замечательное двухэтажное помещение, где мы и расположились.
Кинодраматург и художник Тонино Гуэрра с супругой Лорой
В этой ассоциации каждое воскресенье каждую зиму проводились курсы сценарного мастерства. Часто это совмещалось с приездом наших учеников из Москвы, с высших режиссерских курсов. Вместе с Тонино здесь преподавали и Георгий Данелия, и Андрей Хржановский, и Ираклий Квирикадзе и другие режиссеры, которые приезжали в Италию.
Это был своего рода сбор друзей, которые рассказывали о кино итальянским студентам. Последние лекции Тонино провел в октябре 2011 года для студентов высших режиссерских курсов. Ничего более прекрасного я в своей жизни не слышала. Можно сказать, что это было завещание Тонино.
К счастью, эти лекции записаны, и я сейчас попытаюсь их издать на русском и на итальянском.
Все это было выброшено на улицу, но я отказалась взять – не хотелось больше к этому прикасаться
– Маэстро Гуэрра был и сценаристом, и художником, и поэтом. И, судя по всему, многогранность его таланта нашла отражение в деятельности ассоциации…
– Конечно! У нас в Пеннабилли есть созданный Тонино вместе с одним садовником первый в Италии сад забытых фруктов, где собраны уникальные деревья. Вначале их было 47, сейчас уже 63… Это те яблоки, груши, берикокколо, о которых сегодня не знает никто. Их нужно было искать по лесам и холмам Италии.
Одержимые этой идеей садовники пришли к Тонино и сказали: что делать, маэстро? «Сад забытых фруктов срочно!» В мэрии выделили участочек земли, и весь городок сажал деревья. Теперь там еще и памятники Андрею Тарковскому, Джульетте Мазине и Федерико Феллини, и солнечные часы, и фразы Тонино…
Там даже посадил свое дерево далай-лама, который дважды был у нас в гостях.
– Я знаю, что вы по образованию филолог, как вы оказались в кино?
– В кино я начала работать в «Совэкспортфильме». Мы готовили субтитры для фильмов, которые шли за рубеж. И тут-то мой немецкий сыграл свою роль… Это истории из другой моей жизни, тоже полные чудес и свершений, знакомств с людьми и первых знакомств с кино.
Когда Андрей с Тонино просто говорили о тумане над рекой, Тарковский предварительно закрывал подушками все телефоны
– Но когда вы познакомились с маэстро Гуэррой, вы работали на «Мосфильме»?
– Да, я была редактором в экспериментальном объединении Григория Наумовича Чухрая, одним из организаторов которого был только что приехавший из-за границы отец Владимира Познера.
Экспериментальным это объединение называлось, потому что мы должны были производить фильмы, которые бы окупались у зрителя, а на эти деньги мы должны были снимать другие картины.
Одним из первых фильмов экспериментального объединения был фильм «Белое солнце пустыни», но я еще тогда там не работала.
А на «Мосфильм» я попала благодаря моему первому мужу Александру Ефремовичу Яблочкину, который работал директором фильмов – сегодня его бы назвали продюсером. Сашенька Яблочкин был совершенно удивительный человек.
В 19 лет он был директором картины «Богдан Хмельницкий» у Игоря Савченко. Потом его позвал к себе в театр Михоэлс. В 1948-м убили Михоэлса, весь театр поехал в Воркуту. И Саша отсидел свои 5 лет в Воркуте.
Он чудом остался жив, а когда вернулся – стал работать на «Мосфильме».
Директор объединения Мурса предлагал многим снимать картину, начатую Хамдамовым, но все отказывались из солидарности с Рустамом
– А через какое-то время на «Мосфильм» пришли работать и вы…
– Для меня это, по сути, не была работа. Это были какие-то встречи, знакомства. Это было счастье встречать людей, помогать тем, кому, как тебе казалось, нужно помогать! Там я впервые встретилась с моим другом и абсолютным гением Рустамом Хамдамовым. Он был младше меня, и я его поначалу опекала, тогда на «Мосфильме» он делал первые шаги.
Рустам был учеником руководителя объединения Григория Чухрая. И тогда был задуман фильм «Нечаянные радости, или Раба любви». Но мы в объединении прекрасно понимали, что тот сценарий, который предложил Хамдамов, никогда не пройдет в Госкино.
Поэтому мы решились на такую хитрость: попросили, чтобы Кончаловский дал свое имя, а кто-то написал бы сценарий, близкий по теме и по эпохе к тому, что придумал Рустам. Так было и сделано. Кончаловский дал свое имя, а сценарий по мотивам Рустама написал очень талантливый человек Фридрих Горенштейн. Сценарий прошел, его запустили.
И вот тут-то Кончаловский подошел и спросил: «Вам нравится сценарий?» Я ответила: «Нет». А он мне сказал: «Ну, тогда вы просто читатель». В ответ я сказала: «А вы – автор титульного листа». И с тех пор у нас отношения некоторым образом испортились. Но вернемся к фильму Рустама.
Он поехал в экспедицию во Львов, уже начал снимать картину – и появились доносы, что Хамдамов снимает не по сценарию. Его вызвали в Москву. И вот мы смотрим отснятый материал у Сизова, который тогда был директором «Мосфильма». Рустам не пришел. Спрашивают: «А где режиссер?» Я говорю: «Болен». Он говорит: «Что же, такой молодой, а уже болен.
А у меня 72 фильма». И после просмотра материала, надо отдать должное Сизову, он сказал: «Мы не будем закрывать этот фильм. Видно, что он фестивальный. Только режиссер мне обязательно должен прислать экспликацию. Я бы посмотрел, что он хочет снимать, а потом мы бы и запустили картину».
Я прибежала к Рустаму (мы с ним всю жизнь на «вы» и до сих пор), воодушевленно ему сказала: «Рустамчик, ура, вы выиграли поездку на фестиваль. Вы напишите только экспликацию». И тогда он мне в первый и последний раз в жизни сказал: «Какая же вы, Лора, дура!» Я опешила. Он никогда ко мне так не обращался. «Вы не понимаете. Я от этого всего устал.
Я уеду». И он уехал в Ташкент. Его за это лишили фильма. Директор объединения Леонид Мурса предлагал многим снимать картину, начатую Хамдамовым, но все отказывались из солидарности с Рустамом. И только один человек согласился – это был Никита Михалков… Таких историй на «Мосфильме» было много.
– То есть вы понимали, в какой стране живете. Знакомство, а потом и брак с Тонино Гуэррой на вашей работе как-то отразился? Связи с иностранцами в 70-е годы в СССР были без таких страшных последствий, как в сталинские времена, но тем не менее они были.
– Конечно! Меня тут же перевели в архив. Я уже не была никаким редактором, а зарплату мою уменьшили наполовину. Ну и, конечно, за нами все время следовали люди. Даже когда мы возвращались домой поздно вечером, они стояли и смотрели. Зимой Тонино им говорил: «Зайдите, холодно. Выпейте рюмочку водки, согрейтесь!»
– Заходили?
– Нет, что вы! И когда Андрей с Тонино просто говорили о камнях в саду или тумане над рекой, Тарковский предварительно закрывал подушками все телефоны. Или они выходили на улицу под снег говорить. Много лет спустя мне позвонил кто-то из моих друзей и сказал: «Лора, Госкино выбрасывает все документы.
Тут нашелся первый сценарий, который Тонино написал для Бондарчука про Москву, и все доклады этих самых соглядатаев, которые писали рапорты в Госкино, о том, куда вы пошли, что делали…» То есть вся эта слежка была записана, а потом выкинута на улицу! И я по дурости отказалась все это взять.
Просто потому что не хотелось больше к этому прикасаться.
– Творческая кухня – это всегда интересно. Два великих маэстро – Феллини и Гуэрра. Как они работали? Как рождались шедевры кино?
– Они знали друг друга с детства. И их дружба – это не только фильмы, которые мы знаем: и «Амаркорд», и «Джинджер и Фред», и «И корабль плывет», и «Репетиция оркестра».
Как они веселились, как они любили друг друга, как они замечательно дружили, с какой любовью и пиететом относились друг к другу, какие дивные письма в тот период, когда еще не случилось меня в жизни Тонино, писал Феллини! Издательство «Бослен» опубликовало книгу «Уйти как прийти». Там впервые опубликованы письма Федерико Феллини и письма Андрея Тарковского к Тонино…
Тонино Гуэрра и Федерико Феллини
– У них было какое-то определенное время суток отведено для работы?
– Феллини обычно приезжал к Тонино в 7:30 утра. Они были оба утренние. До этого на протяжении тех 8 или 9 лет, что мы жили в Риме, он звонил Тонино около 7 утра и рассказывал свои сны. Это было так чудесно для меня. Я лежала рядом в постели с Тонино, затаив дыхание, и по ответам улавливала и угадывала феллиниевские вопросы.
Этот рассказ о снах, это было пробуждение, которое не каждому даровано в жизни. Иногда они работали в студии у Федерико, иногда у нас дома – это очень редко, но случалось. И я была свидетелем их работы. Происходило это так.
Однажды пришел Федерико и спросил Тонино: «Над чем ты сейчас работаешь?» А Тонино говорит: «Я сейчас собираю материалы о великих похоронах, которые потрясли воображение человечества. Например, похороны диктаторов, Сталина, Насера или звезды немого кино Рудольфо Валентино. Валентино – красавец итальянец в Голливуде – умер в возрасте 29 лет. Женщины рыдали. Был открытый гроб.
Его несли через площадь». И потом Тонино рассказывал: «Когда все уже разошлись, площадь была усыпана оторванными рукавами». Феллини спросил: «Почему?» – «Ну, как же?! Стоявшие сзади все хотели видеть. Дамы цеплялись за рукава пиджаков мужчин и отрывали их. И потом эти рукава остались на площади». Было ли это действительно или это придумал Тонино, но образ для кино был замечательный.
Потом он рассказал Феллини о том, как умирала и просила развеять ее прах Мария Каллас около своего греческого острова. «Представляешь, вот этот фильм мы и будем снимать!» – сказал Феллини. А перед этим он рассказал Тонино, что хочет снимать фильм о карабинерах. «Как о карабинерах?» – «Ты представляешь, Тонино, парад карабинеров! Они скачут в плюмажах на лошадях… Все собираются…
Дамы в шляпах … И вдруг спотыкается первая лошадь на параде. Падает. Офицеры застревают… В общем, все превращается в свалку». Феллини описал это в красках. Оба смеялись. И вообще, я часто слышала, когда они работали, как они смеются, придумывая что-то. Иногда они кричали мне из комнаты, где работали: «Лора, Лора, гляди!» И они рассказывали то, что придумали.
Например, про носорога в фильме «И корабль плывет», у которого расстройство желудка. Его поднимают над палубой, он обдает всем этим тех, кто там находится… Тонино и Феллини это показалось очень смешным, они меня позвали, и я смеялась вместе с ними. Вот так они работали. Сценарий «И корабль плывет» был написан за 11 дней.
Тонино Гуэрра, Андрей Тарковский и Лора Гуэрра
– Тонино Гуэрра автор сценария фильма Тарковского «Ностальгия». Название картины, вышедшей на Западе, пишется именно в русской транслитерации. Чья это была идея?
– Это Андрей настаивал, потому что ностальгия – это русское чувство, о котором он рассказывал. Это то, что свойственно России. Но Тонино считал эту картину у Андрея не самой удачной, потому что надеялся, что этот фильм должен был стать переходным к тому, что Андрей сможет сделать на Западе.
Это ведь был первый фильм, сделанный Тарковским в чужой стране. Но это была картина именно о ностальгии советской, о невозможности вернуться, о невозможности разорваться. И «Ностальгия» своего рода памятник той эпохе.
Помните, когда в финале картины на развалинах церкви Гальгано сидит умирающий герой и потрясающе начинает идти снег… Гениальный конец «Ностальгии»!
– 30 лет назад на Московском кинофестивале я брала интервью у Тонино Гуэрры. С переводом помогал коллега из итальянской редакции иновещания. Но, когда подошли вы, маэстро попросил вас проследить за точностью перевода. Ваш муж говорил на каком-то особом диалекте?
– Тонино сочинял свои первые стихи на романьольском диалекте. Потому что в 1946 году сразу после войны и он, и Пазолини начали писать в той области Италии, в которой он вырос, чтобы дать языку народа новое звучание. Как если бы они стали играть Гершвина на мандолине.
Пазолини писал на фриульском, а Тонино на романьольском диалекте – в Италии их огромное количество, это язык плоти и крови. Как говорил Тонино, диалектами строился Нью-Йорк. То есть простые люди, которые говорили только на диалекте, ехали в Нью-Йорк в эмиграцию.
Тонино говорил на своем особом языке, а поскольку он знал, что я перевожу точно, не позволю себе выдумок, интерпретаций или причесывания, что обычно делают переводчики, то он попросил проследить за точностью перевода.
Тонино хотел, чтобы его мысль была передана правильно.
– Люди живут памятью о дорогих и близких людях. Но, судя по тому, что вы почти все время говорите о муже в настоящем времени, для вас Тонино живой…
– Абсолютно! Для меня самое главное – это любовь. Вы понимаете, любовь никогда не умирает. Человек находится просто в другой вибрации, в другом измерении. И после ухода мамы, и после ухода папы, и вообще после ухода близких я всегда чувствовала горе. Естественно, после ухода Тонино тоже.
Но он единственный учит меня, как маэстро, что смерти нет. Это просто переход во что-то, чего мы не знаем. Я не раз рассказывала, что когда Тонино уходил, в последние дни, я старалась быть все время рядом и говорила: «Тониночка, я тебя любила всю мою жизнь! Даже тогда, когда я тебя не знала».
Он так на меня посмотрел и сказал: «А я тебя люблю теперь». И я опять закричала: «И я теперь, Тонино, ну, конечно!» Тогда он опять на меня посмотрел и сказал: «И потом тоже». И вот это «и потом тоже» – оно для меня сейчас и длится. Потому что это для меня как завет.
У Тонино есть такое стихотворение:
«Воздух – это далекая вещь, которая вокруг твоей головы.
И становится более светлой, когда ты смеешься».
Недавно у меня в гостях были замечательные ребята из Москвы, Таня и Максим. И выслушав это стихотворение, Таня сказала: «Знаете, Лора, сейчас воздух вокруг вашей головы – это защита и любовь Тонино». И это правда.
В гостях у тонино гуэрры. откровения жены великого итальянца
Исполнилось сто лет со дня рождения Тонино Гуэрры – человека, которого при жизни называли «человеком эпохи Возрождения». Ибо был он — философ, художник, скульптор, поэт, писатель, сценарист; трудно сказать, кто в большей степени.
Тонино Гуэрра. Фото из открытых источников.Тонино Гуэрра. Фото из открытых источников.
А ещё его называли — «волшебником из Пеннабилли».
В Пеннабилли ехали мы по навигатору. В какой-то момент, в непосредственной близости от «точки прибытия», асфальтированная дорога закончилась, затем и просёлочная перестала быть явно выраженной, а навигатор упорно продолжал вести круто в гору. Настолько круто, что мой сын (он был за рулем миниатюрной Volkswagen Polo) повернул обратно:
— Мы не можем рисковать арендованной машиной. Да и населённых пунктов впереди вроде не наблюдается.
Спустились на шоссе, которое незадолго до этого пересекли, и навигатор женским голосом предупредил: «Пересчёт маршрута». Через считанные минуты мы въехали в Пеннабилли. И поняли, что по тому, кратчайшему, крутому, маршруту, нам оставалось-то проехать меньше километра…
Позже в книге Тонино Гуэрры «Семь тетрадей жизни», подаренной нам его женой Лорой, я прочту: «Мой дом стоит так высоко, что слышен кашель Бога».
Пенабилли. Семейное поместье Тонино Гуэрра. Фото Вячеслава ЖелтоваПенабилли. Семейное поместье Тонино Гуэрра. Фото Вячеслава Желтова
«По жене я – русский!»
На двери Музея Тонино Гуэрры висела табличка «Сlosed» («Господи, проделать такой путь, и…!»), однако дверь оказалась незапертой. Зашли.
В небольшом музейном помещении на стульях расставленных, как в конференц-зале, спинами к нам сидели люди, не больше десяти. Лора – в первом ряду; её нетрудно было узнать и «со спины» — по огненно-рыжим вьющимся волосам.
Мы не были знакомы – виделись на пресс-конференциях Тонино Гуэрры в Петербурге, в Эрмитаже, еще где-то. Не думаю, что она меня запомнила.
На скрип двери присутствующие обернулись как по команде. Лора о чём-то спросила нас по-итальянски.
- Улыбаясь, говорю:
- — Лора, а по-русски можно?
- Она вскочила:
— Ребята, вы русские?! Откуда? У нас семинар. Мы скоро заканчиваем, и тогда пойдем домой. А пока посмотрите музей.
Лора Гуэрра показывает семейное поместье в Пенабилли.Лора Гуэрра показывает семейное поместье в Пенабилли.
Поездка в Италию была спонтанной и вынужденной. Собирались на «майские праздники» в Белоруссию – оказались в Италии. Белоруссия и предшествующая ей часть России оказалась нам не по карману.
Италия, если на пароме до Хельсинки, оттуда, опять же, на пароме до Стокгольма, из Стокгольма до Рима на самолете, оказалась в разы дешевле. Такой вот парадокс наших реалий.
За что в данном случае я не могу не быть благодарен «партии и правительству»…
Уже из Рима по электронной почте я послал Лоре письмо – спрашивал разрешения приехать, сможет ли она уделить нам время и внимание. Ответа не получил. (Как выяснилось, Лора сменила адрес.) И всё же мы решили наведаться в родные места Тонино.
Думали: ехать сразу из Рима или на обратном пути? Решили: в последний день путешествия, возвращаясь из Венеции, сделаем крюк. И правильно решили: Лора три дня назад вернулась из Москвы. Вместе с Рустамом Хамдамовым. (О Хамдамове – в другой раз.
)
Я где-то когда-то вычитал, что Гуэрра иронизировал: «По жене я – русский». Элеонора Яблочкина — москвичка, работала редактором на киностудии «Мосфильм». С Тонино они познакомились, когда ей было 30, ему за 50. Вся дальнейшая жизнь Лоры посвящена Гуэрре, и при его жизни, и теперь. Она и нам безапелляционно заявила:
— Я не вдова, я — жена Тонино.
Тонино Гуэрра с супругой Лорой. Фото из открытых источниковТонино Гуэрра с супругой Лорой. Фото из открытых источников
Режиссёр и художник Николай Павлович Акимов называл свою мастерскую «пещерой волшебника».
К Музею Тонино Гуэрры это определение подходит в большей степени: арки, сводчатые потолки, стены из природного камня, где как в запасниках музея, хаотично – на первый взгляд — расставлены необычные и по форме и по исполнению скульптура, мелкая пластика, латерны («волшебные фонари»), керамика; развешены (и не развешены – стоят на полу, прислонённые к стенке) картины, фотографии и т.д. и т.п. Есть экспонаты и «российского происхождения». Сертификат о присвоении малой планете имени Тонино Гуэрры. Тарелка «Благословенен труд свободный». Северная деревянная «Птица счастья». Фотография: Тонино в пуховике у проруби на Кронверкской протоке — удит рыбу…
В креслах, на стульях, скамьях и лавках – подушечки с вышивкой по рисункам Тонино, преимущественно – бабочки. А ещё — его афоризмы.
Когда участники семинара поднялись со своих мест, оказалось, что на каждом стуле лежит подушечка с оригинальной, гуэрровской, бабочкой.
Фото Вячеслава Желтова
— А вы знаете, почему Тонино всю жизнь рисовал бабочек? –спросила нас, освободившись, Лора. – Тонино объяснил это в стихотворении. «Доволен, рад, действительно доволен // Бывал я в жизни много раз.
// Но счастье испытал впервые, // Когда в Германии меня освободили //Из плена, и я снова смог // На бабочку смотреть // Без всякого желанья // Съесть ее…» Тонино писал изумительные стихи. На русский его переводила Белла Ахмадулина.
А на китайский – кто бы вы думали? – Мао Цзэдун! Разумеется, переводы сравнивать не следует.
В плетёном кресле на подушечке — слегка примятая знаменитая кепка Гуэрро.
Фото Вячеслава Желтова
— Не один журналист уже написал: такое впечатление, что Гуэрра только что вышел, — продолжает Лора. — А у меня и по сей день ощущение: Тонино отправился домой, и там нас ждёт. Он любил повторять: «Если хочешь рассказать о человеке, осмотри его дом». Идёмте! Я вам покажу наш дом. А потом вместе пообедаем.
— Лора, у нас, к сожалению, на всё про всё часа полтора…
Интерьеры дома Тонино Гуэрра. Фото Вячеслава ЖелтоваИнтерьеры дома Тонино Гуэрра. Фото Вячеслава Желтова
«Дышу воздухом, которым дышал Ганнибал»
— Мы жили в Риме, но, когда мне исполнилось 50 лет, Тонино спросил: «Что мы сделаем, Лора: купим мансарду в Париже или дом в деревне?» Мне казалось, что в Париж уже поздно переселяться, — рассказывала по дороге Элеонора. — Так мы оказались в родной для Тонино области Эмилия-Романья, в средневековом Пеннабилли, где с ХIII века мало что изменилось.
Дом одноэтажный, каменный, по современным даже российским меркам довольно-таки простенький, Гуэрра построил там, где когда-то был замок герцога Малатесты, правителя Римини.
Он (всё та же – «пещера волшебника»), кажется перенасыщенным предметами: произведения самого Тонино, работы-подарки друзей, сувениры, привезённые из многочисленных поездок. Занавесок на окнах нет – есть рисунки хозяина.
На одном – мужчина с огромной, во всю грудь, бабочкой.
На обеденном столе рядом с традиционными приборами и расписными деревянными ложками – тикающие наручные часы Гуэрры.
В музее Тонино Гуэрра его доме в Пенабилли. Фото Вячеслава ЖелтоваВ музее Тонино Гуэрра его доме в Пенабилли. Фото Вячеслава Желтова
Лора показывает одну из своих любимых фотографий мужа: Тонино дует в свистульку-петушок; в доме много дымковской игрушки – он обожал российские народные промыслы. На низком столике — роман Чернышевского «Что делать?» из серии «Школьная библиотека». Лора смеётся:
— Это – ежедневник, подарок.
Выходим в сад (вместе с Хамдамовым). И дом, и сад — на небольшой террасе; с одной стороны от нас – скала, с другой –панорама: вершины и склоны гор.
— Гора Карпенья, — объясняет Лора. — Расщелина, которая делит её надвое, продуваема африканскими ветрами. Тонино любил сидеть на плетеном диванчике или в кресле, он говорил: «Я дышу воздухом, которым дышал Ганнибал». А в долине — река Мареккья, она же Рубикон! Вы её переехали. Что, даже не заметили, как перешли Рубикон?!..
Вид с террасы парка. Фото Вячеслава ЖелтоваВид с террасы парка. Фото Вячеслава Желтова
«Русские женщины — метеориты, полные чувств», — писал Гуэрра. Следуя за Лорой, мы понимаем, кого он, прежде всего, имел ввиду. Лоре приходится отвлекаться на телефонные звонки, и тогда «экскурсию» продолжает Рустам Хамдамов:
— Каменные грибы – памятники режиссёрам и актёрам, друзьям Тонино — Ангелопулосу, Антониони, Феллини, Параджанову, Мастрояни…
На «шляпках» грибов имена, стилизованные под автографы. Под одним из грибов дремлет кошка, неподалёку в траве ещё одна. По словам Рустама, количество кошек подсчёту не поддается. Лора же утверждает: не меньше сорока!
— А теперь пойдемте к Тонино…
Прах Гуэрры покоится в дальней части сада. Незадолго до смерти он указал на скалу: «Я здесь буду». На скале – металлический автограф Гуэрры. В щель под плитой, закрывающей нишу, Хамдамов воткнул стебельки, крохотные незабудки поникли головками. (Я даже не заметил, когда и где он их сорвал.) Постояли, помолчали…
Тонино Гуэрра. Фото из открытых источников.Тонино Гуэрра. Фото из открытых источников.
Подошла Лора:
— Камнерез спросил: «Может, нишу сделать побольше, сразу и для тебя?» — «Нет, для меня ниже, где-то в ногах…»
Вдоль дороги в город — столбы-тотемы с «цветными мыслями Тонино». Вот некоторые из них. «Есть всегда кто-то, кто бежит сразу же, не зная, куда идти».
«Луна – единственная звезда, которая рождается за горами и заходит внутри нас». «Не забудь! Одиночество составляет компанию!» «Шум падающего листа осенью оглушителен, потому что с ним опадает весь год».
«И я тоже смог бы стать скучным, если бы не был им уже».
Лора:
— А эту использовал Тарковский в «Ностальгии», у него персонаж учит детей, которых он закрыл в доме в Венеции: «Неправда, что один плюс один всегда два. Если сложишь две капли воды, получится одна большая».
В музее Тонино Гуэрра. Фото Вячеслава ЖелтоваВ музее Тонино Гуэрра. Фото Вячеслава Желтова
«Весь город принадлежал Тонино!»
Выходим в город. Идём узкой средневековой улочкой. Слева длинная-предлинная стена дома. Скучная стена. Была. Но сейчас на ней более трёх десятков керамических мадонн Гуэрры. Его же бабочки — на небольших полотнищах на газончике перед магазином сувениров. На одной из стен фотография – Пеннабили, заваленный снегом.
— С этим снегом Тонино и ушёл, — вздыхает Лора. (Гуэрра умер 21 марта 2012 года), и после паузы: — А на этой улочке Тонино вместе с соседом, антикваром Джанни, лепестками роз усыпал весь путь далай-ламы, когда тот приезжал в Пеннабилли. Весь город принадлежал Тонино! Он охватил всю долину реки Мареккья.
Сейчас мы делаем литературный музей (об этом мы сейчас и говорили на семинаре), который должен охватить все места, так или иначе связанные с Тонино. Здесь он восстановил церкви, здесь установил фонтаны, здесь устраивал инсталляции. По его подсказке здесь снималось кино. В прессе писали: Гуэрра населил все Апеннины своими персонажами.
Он создал новый эпос этих гор, этого края.
Сад забытых фруктов – ещё одна выдумка Гуэрры. Он выпросил у городской мэрии территорию городской свалки и высадил около 60 плодовых деревьев, названия которых сейчас мало кто знает в Италии. Тонино с друзьями собирали дички по всей стране. Он говорил: «Наступил час, когда мы, встретив дерево, должный поклониться и сказать: «Добрый день, сеньор Дерево».
В Пеннабилли множество придуманных Гуэррой солнечных часов. Самые необычные, самые удивительные – в Саду забытых фруктов.
На небольшой поляне – металлическое деревце: ствол и единственное крупное ответвление завершаются листьями-птицами. В три часа дня они отбрасывают тени на круг из каррарского мрамора.
В тенях легко узнаются обращенные друг к другу профили Федерико Феллини и Джульетты Мазины. Лица их словно сближаются для поцелуя…
Здесь же – склеп-часовня, построенная из обломков разрушенных церквей. Её кованая дверь, затянутая металлическими следами улиток, никогда не открывается. Часовня – памятник Андрею Тарковскому.
Тонино Гуэрра, Лора и Андрей Тарковский. Фото из открытых источниковТонино Гуэрра, Лора и Андрей Тарковский. Фото из открытых источников
«Как Тонино любил Петербург!»
— Гуэрру, по крайней мере, дважды объявляли врагом СССР, — рассказывает Лора. – Первый раз он вступился за посаженного в тюрьму Сергея Параджанова. Попытался пробиться к Брежневу и Андропову – не получилось, тогда организовал письмо в защиту Сергея.
Второй раз — после того, как Тарковский остался на Западе. В КГБ решили, что это Гуэрра уговорил Андрея стать невозвращенцем. В современной России отношение к Гуэрре изменилось.
Его наградили Орденом Дружбы и Орденом Почёта — за большой вклад в развитие российско-итальянских культурных связей и популяризацию русского искусства за рубежом.
Лора неожиданно останавливается:
— Ребята, если бы вы знали, как Тонино любил ваш Петербург! Сколько поэтических строк он ему посвятил! В книге, которую я вам подарила, прочтёте: «Санкт-Петербург – без сомнения, один из самых красивых городов мира. Посещать его надо, особенно, во время белых ночей».
Нам давно уже пора возвращаться в Рим, а оттуда – в Петербург. Мы катастрофически опаздывали. И Лора уже готова была нас «отпустить», но возмутился Рустам:
— А как же улица Тонино? Надо обязательно провести их над пропастью.
— Над долиной, — поправила Лора. – Идём? Ещё буквально пять минут. Господи! Я же не показала вам и трети того, что придумал и сделал Тонино…
Автор текста — Владимир Желтов
Пеннабилли – Петербург
Загрузка...
